"Русская Православная Церковь начала XX века". Преподаватель Московской духовной академии, кандидат богословия Алексей Константинович Светозарский

Преподаватель истории Русской Православной Церкви Московской духовной академии,
заведующий кафедрой Церковно-исторических дисциплин, кандидат богословия
Алексей Константинович Светозарский

Здравствуйте, братья и сестры. Прежде всего, я хотел бы отметить важность этой темы, потому что начало века – это итог огромного периода, очень важного для Русской Православной Церкви, периода синодального, это канун событий нового времени, новейшего времени, революционных событий. Потому что в XX веке Русская Церковь прожила совсем недолго, с 1901 по 1917-ый, как в веке синодальном. А дальше – новая эпоха, по-разному мы ее называем: «Второй патриарший период», «Советский период».

ХХ век, все-таки, весьма своеобразен в синодальном периоде, там есть тенденции, о которых необходимо помнить, чтобы воспринимать собственную историю адекватно. И я бы начал с того, что порекомендовал бы вам почитать некоторые живые воспоминания, мемуары, дневники, которые позволяют нам реконструировать эту эпоху, потому что для многих это уже эпоха очень далекая. Мне по-своему повезло: я поздний ребенок, и семья моих предков, моих предшественников была патриархальная, поэтому я общался с людьми, которые родились в конце XIX века – 1894-ом, 1897-ом году, причем были они еще вполне жизнеспособны, в здравом уме, трезвой памяти.

Так что можно почитать, чтобы проникнуться этой эпохой? Это митрополит Евлогий (Георгиевский) «Путь моей жизни» – книга его рассказов, записанных с его слов, это митрополит Вениамин (Федченков) «На рубеже двух эпох», это протопресвитер Русской Императорской армии и флота отец Георгий (Шавельский) «Русская Церковь перед революцией» – тоже очень интересная, но очень критическая книга. Автор ее критически настроен, по взглядам своим он, пожалуй, близок к реформаторскому крылу Русской Церкви, оно было достаточно серьезным в начале XX века, но какие-то вещи было бы полезно почитать. Это воспоминания человека совершенно другого склада – князя Владимира Жевахова, бывшего товарища обер-прокурора. Тоже очень пристрастные. Вы, наверное, знаете, что издана только первая часть его воспоминаний, вторая хранится в одном из зарубежных архивов. Еще – это дневники архиепископа, а впоследствии митрополита Арсения Стадницкого.

И совершенно потрясающие воспоминания, настоящая «живая жизнь» – это книга «Страницы истории России в летописи одного рода. Автобиографические записки четырех поколений русских священников». Соответственно, за период с 1914-го по 1937-ой год. Последний автор мемуаров, служивший в Москве, один из московских клириков, скончался в 1973-ем году. То есть получается охват с Александра I до эпохи, совсем близкой нам. Главное, что здесь – личные ощущения, описания, иногда даже очень художественные, поэтические той жизни. Книгу выпустило издательство «Отчий дом» в 2004-ом году.

Все, что происходит на страницах книги – это жизнь огромного священнического клана, который жил и служил, можно так сказать, в Переславле-Залесском, не так далеко отсюда. Тут и местные обычаи, и учеба во Владимирской семинарии, и взаимоотношения, и даже поиск невест! Рассказ этот, кстати, малосимпатичный, как «здоровые ребятки», выпускники-семинаристы, уже с усами, пребывающие не в самом юношеском возрасте, отправлялись на Масленицу, и это их ни к чему не обязывало. Они гостили в разных домах, ели блины, присматривались к невестам и могли ничего не говорить, потому что это было не принято. Но если кто-то там созрел, то он какие-то шаги предпринимает. А так – едет дальше, там еще невесты, и еще. Так что там есть истории вполне в духе Николая Семеновича Лескова. Но есть и трагические страницы, естественно, есть страницы тяжелые – описание тяжелого революционного времени, борьбы с обновленчеством. Книга была издана почти без купюр.

Итак, давайте начнем рассказ об истории Церкви со статистики. Русская Православная Церковь делилась на 68 епархий и 3 миссии: Японскую, Китайскую и Урмийскую миссию, миссию среди ассирийцев, айсоров. Айсоры – это народ, который подвергся в 1915-ом году вместе с армянами геноциду со стороны Оттоманской империи, со стороны турков. Большая их община проживала в Москве, они были несторианами, и один их наших проповедников на рубеже XIX–XX-го веков, впоследствии священномученик Иоанн (Восторгов), обращал их в Православие, и, надо сказать, очень успешно.

Вообще в нашей Церкви насчитывалось 41270 приходов. Из них одноштатных – 36155, двуштатных – 4233, трехштатных – 795, четырехштатных и более – 123. Причт – 47438, штатных дьяконских вакансий – 11954. О чем здесь идет речь? На приходе, обычно, до революции, служит священник и псаломщик. Псаломщик – обязательно лицо с духовным образованием, это, возможно, человек не определившийся, то есть не вступивший в брак для дальнейшего рукоположения, или по каким-нибудь иным причинам: может быть, это второй брак, всякое бывает. Но обязательно он образован, обязательно закончил семинарию, имеет поставление во чтеца, благословение на ношение подрясника и является полноправным членом причта. До революции, в синодальную эпоху все было четко определено: определена его доля дохода, определен, если это сельский приход, а таких у нас – большинство, его земельный надел, и, надо сказать, тянет он на себе всю службу. «Он и читает, и поет, и кадило подает» – это вот про них.

Особенно если вспомнить богослужение Страстной седмицы. Первая седмица, может быть, и не так, на первой седмице мефимоны – народ ходил вечером слушать Покаянный канон. Ну, а уж там везде по-разному: где служили, где не служили. Это мы сейчас избалованы, а тогда у батюшки, может быть, не было возможности служить в силу разных обстоятельств. А вот в Страстную – все на нем, все чтение на псаломщике: на буднях, где-то до четверга, и пение, и чтение он один тянул. Ну, кто с клиросным послушанием знаком – может оценить. Как правило: священник и псаломщик. Все.

Что такое «штатные дьяконы»? Это редкий случай, это большое торговое село или город, где полагается дьякон. Обычно же дьякон – на должности псаломщика с соответствующим окладом: ну, нет места! И, обычно, по завершении семинарии он получает место, которое иногда ищет сам, иногда ему находит епархиальное начальство. Ну, видите, цифра достаточно внушительная.

Русская Церковь обладала значительным имуществом, значительными хозяйственными экономическими ресурсами. Мы знаем, что особенно продуктивной была деятельность некоторых монастырей с образцовым хозяйством: Соловки, конечно Валаам – «мужицкая обитель», как ее называли, где в основе было трудовое послушание, и так далее. И была разного рода собственность, не смотря на то, что, скажем, наши церковные земли пережили секуляризацию, при Екатерине они были отчуждены в казну, и казна в компенсацию за это выплачивала монастырям содержание, которого не хватало. Поэтому нужно было себя проявлять в хозяйственной сфере каким-то образом.

И к началу XX века многие монастыри и приходы жили на проценты с капитала, который лежал в банке в виде ценных бумаг. Дальше – аренда зданий. Взять московские монастыри – прямо на своей территории нередко строились доходные дома, дома с лавками, и за этот счет жили. Московские монастыри перед революцией были немногочисленны – 10–15, иногда 30 человек. Было пару больших обителей, но это были женские трудовые монастыри, вроде Скорбященского, но там немножко другая была, своя специфика.

Образ правления – синодальный. Патриаршее возглавление было упразднено Петром I, упразднено не сразу: 20 лет он медлил, приучал людей к мысли о том, что Патриарха нет, но образ Патриаршего управления оставался, только был уже не Патриарх, а Местоблюститель митрополит Стефан (Яворский), которого Петр сначала любил, а потом не очень. В общем, он его Патриархом не сделал, и был учрежден Правительствующий Синод – коллегиальная система управления Церковью. Изначально не предусматривалось, что государство уж так встроит церковную систему – Петр-то этого не хотел, у него не было этого в мыслях, он хотел сделать коллегию по образцу протестантских! Он не хотел иметь рядом с собой фигуру Патриарха, он слишком высоко ценил свою власть и был сторонником абсолютизма. Такой государь не мог рядом с собой терпеть никого, поэтому была образована вот эта коллегия, и был назначен чиновник-посредник – обер-прокурор Синода, «из офицеров добрый, – как Петр пишет, – око Государево, который стряпчий по делам государственным», который должен был быть посредником между гражданской и церковной властью.

Казалось бы, разумно. Не считая того, конечно, что Петр нарушил канонические правила и упразднил первого епископа. А Апостольские правила призывают к тому, чтобы все епископы каждого народа знали первого из них. Здесь это было нарушено, но потом, с течением времени, стало еще хуже, потому что государство всячески стремилось церковную сферу подчинить. Не будем забывать, что государство не враждебное, и господствующая конфессия – православная, это понятно, но, тем не менее, это вещи разноприродные: Церковь и государство, поэтому, конечно, всегда будут трения, конфликты. Были они и в этом случае.

На начало XX века – это Ведомство православного вероисповедания, это одно из министерств со своей спецификой, конечно. Есть там свои чиновники, есть там свои служащие, и есть там церковный министр, скажем так, хотя официально он так не именовался, а был обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Самый яркий из этого периода – конечно, это Константин Петрович Победоносцев, воспитатель государя и, потом, человек, который во многом определял государственную политику вплоть до 1905 года, до революции, когда государь пошел на ряд мер, призванных умиротворить положение в стране, и де-юре была объявлена конституционная монархия – Дума. Победоносцев посчитал, что его политика пришла к краху, и подал в отставку, ушел сам. Но это мощная была фигура!

Только обер-прокурор имел право прямого доклада Государю по церковным делам. Все остальные должны были записываться на аудиенцию, в том числе и митрополиты Петербургский, Московский, Киевский. Прямого общения с ними не было, не подразумевалось. Вот Император пришел на Крещенское водосвятие, вот пришел митрополит. Служится молебен, говорится, наверное, какое-то слово – и все. Больше никакого такого общения с представителями высшей иерархии. Все остальное – это работа, служба. Россия – это государство служивых людей, очень бюрократизированная система. В этом были свои плюсы и, конечно, свои минусы. Просто митрополиты и Государь не пересекаются. А докладывает обо всем обер-прокурор.

На уровне епархий существует такое учреждение, как консистория, которая является притчей во языцех у многих поколений русского духовенства и вообще у людей из духовного сословия. Консисторские чиновники, берущие взятки за хорошее место, за какое-то протежирование, ну и вообще за то, чтобы, может быть, прикрыть какие-то неудачные поступки, скажем так – это могут быть лица в духовном сане, могут быть чиновники. Но самое главное – это то, что консистория в принципе может заблокировать решение епархиального архиерея. Маленький обер-прокурорчик сидит в каждой епархии, который заведует консисторией и контролирует действия епископа. Это – параллельная структура. Есть свои плюсы и свои минусы, потому что система не может контролировать сама себя. Тут же он напишет о любом злоупотреблении, и не будет это никаким доносом, это будет доклад обер-прокурору, и так далее. Поэтому, конечно, их и побаивались.

На начало века должности консисторских чиновников занимают, в основном, идейные молодые люди, молодые кандидаты богословия, выпускники Духовных академий. Приходит новое поколение на смену, которое брезгует уже брать эти корзины с гусями, как мы по Гоголю представляем, да оно так и было, сахарные головы везли, барашка в бумажке – 25-ть рублей, «барашек в бумажке» – серенькая, значит, туда ее, под сукно. И эти молодые люди вдохновлены высокой идеей служения Церкви, таких злоупотреблений не допускают, и между ними существует некоторая солидарность. Ну, кто-то вместе учился или в похожей ситуации: кто-то в одной Академии, кто-то в другой. Так что здесь картина сильно меняется к лучшему по сравнению с разного рода злоупотреблениями минувшего времени.

Огромные плюсы синодальной системы, они вполне сказались к XX веку, это образование, это духовное просвещение, это миссионерство. Ну, миссионерства мы с вами касаться не будем – это отдельная тема. Мы с вами говорили: три зарубежных миссии: Японская, Китайская и Урмийская, а в Америке уже готовая епархия! В этой епархии довольно длительное время подвизаются Евдоким Мещерский, наш ректор, ректор Московской духовной академии, (в дальнейшем, увы, выдающийся деятель обновленческого раскола, который умер в разделении с Церковью – он так и не принес покаяния) и святитель Тихон, будущий Патриарх Всероссийский. Благодаря его усилиям, в Америке закладываются основы Поместной Церкви, самостоятельной. Поэтому мы не называем Америку в числе миссий – там уже Североамериканская и Алеутская епархия, имеющая тенденцию к тому, чтобы самостоятельно осуществлять свою религиозно-церковную жизнь. Я не говорю уже про миссию среди народов Поволжья, Восточной и Западной Сибири, Дальнего Востока – все это уже, конечно, очевидно.

Образование. Именно синодальная система впервые в Русской истории создает образование как систему, извините за тавтологию. Начиная с Петра духовным лицам, ищущим священного сана, предъявляется образовательный ценз: «Пожалуйте аттестат за семинарию!» «Не до конца доучились? Пожалуйте в псаломщики!» – одно время так было. А потом – нет. Раньше если ты закончил семинарию – все, ты получил билет, «можешь уже садиться на поезд», как говорит один наш уважаемый профессор, он любит это сравнивать: «Права получил, права на вождение». И я с этим согласен.

До революции система духовного образования была сословной. Существовало 57 духовных семинарий. Для сравнения скажу, что сейчас у нас 30 и семинарий, и училищ. 184 мужских духовных училища и 62 женских духовных епархиальных училища, а также 12 женских училищ ведомства Императрицы Марии. Что такое духовная семинария в то время? Это сословная школа. Вот здесь надо заступиться за нашу старую школу, потому что в восприятии нами истории всегда и неизбежно появляются какие-то мифы, причем на уровне массового сознания. И это тоже миф, что они были рассадниками революции, революционных идей, что там были сплошные революционеры. Ну, было парочку таких известных, по крайней мере.

Просто здесь надо объективно посмотреть, что из себя представляла система духовного образования. Это – бесплатные школы для детей духовенства. По тем временам это – очень много! Образование в России стоит очень дорого! За гимназию вносили, если я сейчас не ошибаюсь и не совру, 12 с полтиной рублей в месяц. Это серьезные деньги! И есть воспоминания о том, как самый младший брат Чехов учился в одной знаменитой Московской гимназии на Разгуляе, и когда надо было платить, то его братья бегали-получали гонорары и почему-то приносили маленькими серебряными пятачками. Ему было ужасно стыдно нести эту горсть денег, но что делать, учиться хотелось, потому что образование давало путевку в жизнь в буквальном смысле этого слова.

Образованных людей мало, и для духовенства это было великое счастье, это была их привилегия, что их дети учились бесплатно. Городские протоиереи предпочитали отдать сыновей-дочерей в гимназии светские, такая тенденция была объективна: они считали это лучше, это выше, чем семинария, их дети будут приняты в свете, они смогут продолжить свое обучение на курсах. В начале XX века уже есть высшие учебные заведения для девушек – это Высшие женские курсы. Они отдельны: девушки не учились в университетах, хотя могли посещать лекции по своему желанию. Ну, юноши там, соответственно, тоже.

А для духовенства сельского, для духовенства из маленьких городков – это был единственный путь. Там семеро по лавкам сидят. Кто-то совсем бесплатно идет учиться, кого-то берут на льготных основаниях. Вообще – не сахар! Читать-писать они обучались дома, к церковной культуре их приучали часословом и псалтырью, а потом они поступали в духовное училище. Но я могу сказать, что по уровню после духовного училища молодой человек мог держать экзамен на звание народного учителя в земской или церковно-приходской школе. Все, у него была профессия! А он совсем юный – ему 15-ть лет было.

Или же потом поступить в семинарию, где шесть классов (в гимназии семь). И это тоже, соответственно, уже специальность. Это уже не дети, это молодые люди. Ну и это образование, которое позволяет потом пойти в светские учебные заведения. То, что 12 процентов выпускников академии и семинарии шло по стопам отцов – это совсем не плохо! Гораздо хуже было бы, если бы они относились профессионально и надевали рясу только в силу семейной традиции, правильно? Хотя были и такие. Те, которые потом легко с этим расставались – время поменялось и, к сожалению, было много случаев отречения от сана. А так – это сословная школа со своей спецификой, это церковная спецшкола: все общеобразовательные предметы, плюс – специализация в старших классах уже более серьезная.

Женские училища, училища для девочек мало, чем отличались от гимназий. Существовали они с 1843 года – супруга Николая II основала первую такую школу для девочек из духовных семей в Царском Селе, сделала ее образцовой. Ну, я вам скажу, что это – примерно то же самое, что и гимназия. Образование было достаточным, но был небольшой уклон на домоводство, на какие-то такие моменты. И, конечно, та же самая жесткая дисциплина.

И в этих учебных заведениях учились поколениями. В семинарию приезжали мальчики, у которых здесь учились старшие братья, дядья и отцы. А иногда – и у тех же самых преподавателей.

Семинарии в епархиях были, как правило, большие – по 300, по 500 и по 1000 воспитанников. Московская духовная семинария находилась не здесь, в Сергиевом Посаде, а в Москве на Садовом кольце, недалеко от нынешнего театра Образцова. Там есть музей декоративно-прикладного искусства – это старинная усадьба XVIII века, которая была специально куплена в казну, и там была семинария, где училась 1000 сорванцов. Потому что это были оторванные от дома дети, тем более что это, все-таки, не военная школа, и в принципе там не может быть такой дисциплины.

Что было плохо? Было плохо, что надзор за детьми, их воспитание были очень формальными. Вот если ты ничего не нарушаешь, если ты за рамки не выходишь (это было повсеместно в школах), в душу к тебе никто не лезет. Если ты нарушитель – другое дело, с тобой разбираются. А так – отношение очень формальное, к детям относились как к взрослым, называли на «вы» учителя, по фамилии исключительно: не Петя, не Вася. С одной стороны, это хорошо, с другой стороны – это очень плохо, потому что детям хочется, чтобы с ними как-то разговаривали, чтобы с ними где-то были на равных в чем-то, как бы интересовались их проблемами. Вот этого было мало. Духовная школа была достаточно казенная, требования во многом были формальными.

Что касается мифа о семинариях, как о рассадниках революции. Молодежь была увлечена так называемым освободительным движением. Будь это семинария, будь это кадетский корпус, будь это гимназия, будь это реальное училище – все равно. Учащаяся молодежь, естественно, там и университет, и техническое училище, в той или иной степени этому движению сочувствовало. Кто-то сочувствовал конкретным партиям, кто-то просто ощущал себя в оппозиции. В чем же это проявлялось? У них были подпольные библиотеки. По правилам того времени живой здравствующий человек или человек недавно умерший классиком быть не может. Последний русский классик для учащихся начала XX века – это Гончаров. Обломова изучали и все. Ни Достоевского, ни Толстого – никого из этих авторов нет. Ни популярнейшего Боборыкина, ни Чехова, который был жив и здоров до 1904 года, не полагалась держать в библиотеках! Потому что неприлично.

У нас сейчас: «Умерла великая актриса…» Я вот великих актрис уже не помню на своем веку, может кто постарше – тот помнит. «Великая актриса!..» – она там в паре водевилей сыграла и в сериалах. Ну, симпатичная женщина была, хорошая – «Великая актриса!..» Или: «Умер великий актер…» А иногда еще при жизни: «Великий актер такой-то», «Великий режиссер такой-то». Тогда это было совершенно не принято, поэтому чтобы стать великим, надо было вылежаться на полках общественных библиотек. Пожалуйста, иди туда. Но в семинарии ты эту книгу не возьмешь! Не положено!

Поэтому у них были подпольные библиотеки – романтика представляете какая? Ну, там мог быть и какой-нибудь Карл Маркс, но в котором все равно мало кто что-то понимал – кто пробовал читать «Капитал», я думаю, со мной согласится. Тем более это мальчишки, семинаристы, романтики. Были у них там всякие наты пинкертоны, фантастика. И вот они охотно собирали эти подпольные библиотеки.

Были прокламации, были семинарские бунты, часто бессмысленные, вызванные каким-то пустяками со стороны начальства. Владыка Вениамин пишет о бунте, когда семинаристам запретили курить в спальнях. Запретили, чтобы воздух был чистый, из гигиенических соображений. Вы учитывайте, что это была просто сословная школа, мальчишки из семейств духовного сословия. Там тут же побили стекла в инспекторской квартире и ректору. Поводом могла стать и некачественная пища, и что-то еще незначительное. Вот в этой книге воспоминаний четырех поколений семей русских священников рассказывается по бунт во Владимирской семинарии. Звонкий был бунт, потому что вызывали стражников.

В те годы, а особенно в годы первой русской революции, стражники – это что-то вроде наших дружинников, но только это были солидные уже мужчины, отслужившие, соответственно, в армии. Они были вооружены. То есть это не полиция, не войска, но и не совсем дружинники в нашем понимании – им доверялись какие-то серьезные задания. И вот этих стражников привели, и они испугались, оказавшись среди разъяренной толпы молодежи, которая устраивала там кошачьи концерты, орала на все лады, пела песни. В результате семинарию распустили, все уехали по домам, и дальше автор воспоминаний пишет: «Отцы с улыбкой спрашивали у нас: отчего бунтовали-то? А так просто, отвечали мы».

Общая атмосфера, понимаете! В стране – тоже самое. Ну, представьте себе: в центре Москвы на Пресне палят пушки, идет сражение, баррикады, Семеновский полк подавляет восстание, а потом адмирал Дубасов вызывает епископа Никодима Мещерского, нашего ректора, и сообщает официально, что во время событий на Пресне на баррикадах принимали участие студенты Московской духовной академии. С оружием в руках! Они сказали, что отправятся на каникулы, и каникулы свои провели вот таким образом. Я не знаю, были ли какие-то репрессии, но полагаю, что нет, иначе это было бы известно.

Так вот, общее настроение тогда было таковым. Но здесь надо понять: во-первых, это молодежь, у которой обостренное чувство справедливости, в том числе – социальной. Во-вторых, это, в основном, люди из семей, близких к самым низшим слоям населения. Ну, что такое сельский священник? Понятно, что на селе хоть и уважаемая фигура, но далеко не всегда обеспеченная. А сын псаломщика из многодетной семьи – ну, это вообще «голь перекатная». Поэтому у них еще и этот момент был очень сильный, и это давало определенный простор.

Ну, были и совсем криминальные случаи, когда стреляли в инспектора, который «уж известный зверь», как говорили, просто из револьверов, калечили. Стреляли и в нашего ректора владыку Феодора Поздеевского, который потом в послереволюционные годы, в 1937-ом, пострадал. У него был товарищ – отец Симеон Холмогоров, которого он, пока имел возможность, пока его самого не репрессировали, везде с собой возил. Отец Симеон был в креслах все время: отнялись ноги – пуля застряла в позвоночнике. Стрелял семинарист. Такие эксцессы были, но это не было нормой. Семинарии не были рассадниками безбожия, отнюдь нет, это миф. Да, там были люди, которые всецело этим занимались. Но и сейчас есть люди, которые периодически ходят в храм, у которых своя сфера интересов. Но это не является их профессиональной деятельностью. Так же и здесь: их не готовили к профессиональной деятельности, из них не готовили будущих клириков, им просто давали образование. А поскольку духовное сословие воспроизводило само себя в те времена, то, конечно, подразумевалось, что они, скорее всего, пойдут по этой линии наименьшего сопротивления.

Что касается академии – это элитное учебное заведение, у нас здесь, в Посаде, была только академия, семинарии не было. Поступить туда было невероятно трудно. Академий во всей Русской Церкви было четыре. Старейшая Киевская, Казанская с миссионерским уклоном, с очень серьезным изучением восточных языков, Московская, которую называли «Московская духовная академия исторических наук», а еще – «Русский Оксфорд» и Санкт-петербургская столичная – блестящая академия, туда стремился весь цвет учащейся молодежи. Но поступить было крайне трудно! Надо было хорошо учиться в семинарии, чтобы тебя отправили на казенный счет, но, тем не менее, все равно надо было сдать вступительные экзамены.

Описывает эти экзамены Постников, автор воспоминаний об академии, и Вулков. Ну, Вулкова, наверное, хорошо здесь в городе знают, потому что его мемуары все-таки посвящены не только академии, не только Лавре, но и самому городу Сергиеву Посаду. Он был студентом одного из последних наборов Московской духовной академии и пишет, насколько трудно было туда тогда поступить. Тоже много формальных моментов.

В конце XIX века ректором Московской духовной академии является 27-летний владыка Антоний Храповицкий, сам еще вчерашний студент, с большими амбициями. Он здесь возрождает монашество, потому что монахов в академии почти нет, это непопулярно. Почему? Потому что среди студенчества бытует мнение, что в монахи идут ради карьеры. Иногда с молодыми людьми, принявшими постриг, перестают здороваться товарищи принципиальные: «Метишь в архиереи? Знаем мы тебя!». В общем, превратное мнение. Даже Василий Осипович Ключевский, поднимаясь на кафедру, говорит: «Я поздравляю принявших постриг! – Там студенты какие-то сидят. – Да, и желаю, чтобы они, приняв ангельский образ, не потеряли образа человеческого!» Такой вот «либеральный» профессор. Василий Осипович великий историк, но он очень любил заигрывать с молодежью. Иногда это заходило далеко. Ну, все, конечно, рукоплещут и так далее.

Владыка Антоний возрождает дух монашества в академии, у него много пострижеников. Один из мифов – это владыка Евлогий приводит воспоминание – что многие из них были потом несчастливы. Однако один наш студент посчитал, как сложились их судьбы. Ну, в общем, вполне благополучно. Был один момент, когда один человек покончил с собой, но это была болезнь, один-два разочаровались, но Влады постриг около двадцати человек, даже больше. Просто всех ошеломляло, что вдруг такой наплыв произошел.

Владыка Антоний умел своей личностью зажечь, умел перестроить сам академический мир во многом. Потому что для энтузиастов у него был «самовар пропаганды» – он собирал студентов, запросто можно было прийти к ректору. Он подбирал своих, тех, кто склонен к монашеству, ставил огромный самовар, булки-ватрушки, варенье, как до революции мы знаем, все было у него уставлено, и вокруг – эта молодежь, с которой он беседовал. Владыка был острый на язык, а главное – ничего не боялся, потому что он не принадлежал к духовному сословию. Он был потомком статс-секретаря Императрицы Екатерины II, отец его занимал серьезное положение – и владыка был аристократ. Поэтому, в отличие от поповских внуков и детей, которые стали архиереями и архимандритами, он ничего не боялся, у него не было вот этого страха перед начальством, потому что: ну, что можно сделать Храповицкому? Что-то где-то он провинился, не угодил начальству – ну, сослали его в монастырь, ну и ради Бога! Он там живет барином, как он всегда и привык делать! Но не в силу каких-то материальных достатков, а в силу независимости характера. Отчасти и здесь он действовал совершенно независимо, устанавливал свои порядки, возрождал монашество.

Он же, владыка Антоний – один из вдохновителей идеи восстановления патриаршества в Русской Православной Церкви. Эту идею ему завещал его старший товарищ – владыка Михаил Грибановский, который очень рано умер от чахотки, болезни того века. Именно его Чехов взял за прототип одного из своих самых трогательных героев. Чеховский архиерей был списан с Михаила Грибановского. И владыка же Михаил – автор замечательной книги «Над Евангелием», которая была переиздана уже в наши дни. И именно он первый из наших иерархов заговорил, как о мысли практической, о том, как восстановить патриаршество. Митрополит Антоний деятельно в эту работу включился.

Начало века – время показательное: необходимо восстановить соборность и восстановить патриаршество. Поскольку нет Патриарха – нет и Соборов! В Русской Церкви Соборы не созывались с конца XVII века. Если я не ошибаюсь, то последний был в 1690-ом году, где решался вопрос о времени пресуществления Святых Даров. А потом – все. Поэтому движение за соборность, за реформу, движение за восстановление патриаршества было очень мощным в церковной среде. В нем было чуть-чуть оппозиционности, и реальные результаты последовали в период первой русской революции. В 1906-ом году было образовано Предсоборное присутствие, в 1912-ом – Предсоборное совещание. То есть вот-вот должен был состояться Собор. Но как и сколько его готовили! С 1906-го года – это отзывы архиереев. Каждый архиерей писал анкету, что он считает нужным изменить, что он считает нужным усовершенствовать, как он относится к тем или иным существующим институтам Церкви. И серьезные люди, и канонисты, и историки, и богословы, конечно же, принимали участие в подготовке Собора. И вот это вот Присутствие готовило Собор, потом Совещание.

Считалось, тиражировалась раньше такая мысль, что Император был противником созыва Собора, потому что каждый раз, когда предлагалось созвать Собор, он считал это несвоевременным. Ну, а как «каждый раз»? Вот 1906-ой год – какой там Собор? По всей стране – военно-полевые суды! Идет революция, которая будет идти еще и в 1907-ом году, декабрьскими событиями все не кончилось. И затем 1912-ый год. Все, вот оно уже Предсоборное совещание, нужно готовить последний этап перед созывом Собора – начинается Первая мировая война. Император сочувствовал идее восстановления патриаршества, это известно, но так уже сложилось в нашей истории, что все это произошло уже после, как Россия перестала быть самодержавной монархией.

Ну, и это движение много определяет в начале века. Какие вопросы наиболее трудно решались? Конечно, это вопрос крестьянский и вопрос рабочий. Два вопроса стоят в России, потому что без их решения общество должно было зайти в тупик. Оно туда и зашло. В плане же церковной жизни очень много делалось попыток найти общий язык с рабочими, очень много попыток! Но они были недостаточными. Одна из попыток, вы о ней знаете, это союзы, организованные с помощью власти. Ассоциируются они с именем священника Георгия Гапона, впоследствии лишенного сана и сыгравшего столь неблаговидную роль.

Но это не главное, это моменты политические, а были кружки студентов-проповедников духовных академий, которые ходили в неблагополучные районы, в рабочие казармы и там проповедовали. Организовывались даже богослужения на заводах, где было производство с непрерывным циклом. Так, например, на Путиловском заводе служили Пасхальную заутреню, также как служили ее на вокзалах. Застало Светлое Христово Воскресение где-нибудь на вокзале – прямо на вокзале служится заутреня, все христосуются, все радуются. На Рождество – рождественская утреня. Выпускались книги, были чайные, были разного рода общества трезвости, союзы, лекции. Но как-то всего этого было недостаточно, и я полагаю потому, что просветительская работа не давала ответа на существенные вопросы, поскольку существенные вопросы трогать не полагалось.

А что это? Это бесконечный рабочий день – о восьмичасовом можно было только мечтать, рабочий день был по 10-12-ть часов. Это разная оплата мужского, женского и детского труда. В общем, извечные проклятые вопросы, на которые должно было отвечать общество. И это препятствовало какому-то пониманию, и рабочая среда очень сильно была обращена в сторону освободительного движения объективно, потому что это касалось их прав.

С рабочим классом было очень трудно, потому что святитель Филарет, как вы, наверное, знаете, был противником освобождения крестьян. Ему пришлось, при этом, по иронии судьбы, писать манифест об освобождении – ему было поручено, и он написал. Но сам он был противником, поскольку полагал, что крестьянин, лишившись опеки помещика, попадет в лапы кабатчика и пропагандиста, антиправительственных идей. Отчасти он был прав, но ведь нельзя же было до бесконечности этот процесс продолжать! Поэтому, конечно, это была очень большая проблема! Вчерашние крестьяне пришли в города и поселились в рабочих казармах. Это общежитие, ничего от казармы там не было, это огромное общежитие. Туда перебирались семьи, родственники, поэтому казармы были перенаселенными, разгороженными занавесочками, там уже был такой «Ноев ковчег». Скученность была очень большая: более легкая жизнь перетягивала их в город.

Ну и там что получалось? Неделя – предельно изнуряющая, если это большой город, столица, а потом были выходные. А что делать в выходные? В казенную лавку, потом гармошка – и до вечера. А потом опять на завод. Конечно, это было плохо в духовно-нравственном отношении, пытались, работали с ними, но, как показали дальнейшие события, влияние Церкви не было там определяющим. Хотя уже после революции часто рабочие выступали – у нас, к сожалению, не любят эти факты, потому что есть определенная концепция, что народ предал своих пастырей – есть масса фактов, когда именно рабочие, которых власть побаивалась и прислушивалась к ним, поскольку сама была рабоче-крестьянская, отстаивали храмы, отстаивали любимых пастырей. И это было не раз. Наиболее яркий пример – отец Иоанн Кедров, который служил в Москве в Сокольниках в храме Воскресения Христова. Это тогда была окраина! И его паства, состоявшая из социальных низов, не дала его арестовать команде, которая за ним приехала. Таких случаев было много, и о них, конечно, нужно говорить сегодня, если они выявлены и если они есть! Но, тем не менее, с рабочими диалога не получилось.

Крестьянство. Крестьянство было, все же, наиболее близко по своему образу жизни связано с Церковью, точнее с традиционным бытом, с храмом. И оно наиболее близко сообщается с духовенством, потому что все это рядом, все это ежедневно. Но тоже все идет очень медленно. Вот у меня лично такое впечатление. Масса благих начинаний, но как-то все очень и очень медленно. Существует сеть школ, земских и церковно-приходских. Земские школы – светские, там преподают Закон Божий, преподают те же священники, реже – светские учителя, но по своему характеру они, все же, достаточно светские. Церковно-приходская школа учит чтению, письму, церковному пению, Священной истории, счету. В общем, минимальная грамотность. Но даже эта минимальная грамотность была совсем минимальной.

Я с трудом поверил, когда почитал официальные цифры: 80 процентов взрослого населения Москвы на 1917-ый год было неграмотным, не умело читать и писать. Это, конечно, был колоссальный провал, и, анализируя дальнейшие события нашей истории, на это нельзя не обратить внимания! Провал! Потому что сначала думали так: ну, да, ну неграмотный народ, ну думает за него помещик, ну какие-то еще люди, которые призваны были опекать. Тогда зачем эти книжки? Человек землю пашет – чего ему кантов с гегелями читать? Так, самый минимум знает, и хорошо. Зато он не высокоумствует, вредной литературы не читает! И что получилось? Получилось то, о чем мы и говорим! Это – полуграмотность, которая страшнее неграмотности! Какие-то разрозненные сведения в головах находились – не давали системного мироощущения. И потом почему с такой легкость произошел переворот? Пришли люди, дали буквари, объяснили, что вот это – лампочка, это – радиоволны, и никакого Бога нет! Уровень-то низкий, невежественный уровень! И это, конечно же, колоссальная недоработка дореволюционного периода! Колоссальная недоработка пастырей Церкви того времени! Потому что когда человек впотьмах – ну что тут? Все можно объяснить, все можно рассказать! Вон там голос из радио, а поэтому Бога нету! – логика-то была такая! Вот у вас уже лампочка есть и громкоговоритель говорит, а скоро вообще будет такая жизнь, что Бог и не нужен! Действительно, зачем мучиться, посты все эти и так далее?

Еще один момент. Мы уже к критической стороне подошли. Это момент формального отношения, момент восприятия церковной жизни как своей религиозной обязанности. Все лица, находившиеся на государственной и, тем более, на церковной службе обязаны были раз в год представлять справку о том, что они говели и причащались Святых Христовых Таин. Россия причащалась раз в год. Мы не берем людей, индивидуально настроенных, с какой-то высокой духовной жизнью – таких было немало, все же религиозность была достаточно высокой, искренней: причащались еще кто в День Ангела, кто по Двунадесятым праздникам, и так далее. А вот вся страна причащалась в ночь на Великий четверг. Ночью совершалась литургия, и вся Россия подходила к одной чаше. В этом тоже что-то было! Но причащались редко. Таков был обычай, сложившийся еще в XVII веке: такое особо благоговейное отношение к таинству Евхаристии. И вот это вот совершенно ужасное: «Справочку предоставьте, пожалуйста!»

Офицер, гимназист… Гимназист поехал на каникулы – справочку! Отпускали на Страстную и на Светлую, весенние каникулы – две недели. В Страстную должен был ходить неопустительно ежедневно в храм, говеть, причащаться и получать справку. Все взрослое население не зависимо от того, служащие они, не служащие, частные предприниматели, кто угодно – в метрической книге отмечалось: «В этом году не говел!», в следующем: «Не был у исповеди». Дьякон вел эту книгу, притч потом предоставлял справку. А в справке писали, в самой даже метрической книге, допустим: «Поручик такой-то…», – звание писали обычно, или «Статский советник такой-то…», или «Статская советница такая-то была у исповеди, к причастию не допущена». Ну, статская советница, вдова какая-нибудь – ей все равно, по большому счету. А у поручика могут поинтересоваться, что же он такое натворил, если его батюшка к причастию не опустил? Все фиксировалось! Ужасный совершенно момент.

И самый страшный момент, что духовенство давало присягу в том, что обязано доносить о злом умысле на Государя. Это было самое страшно. Понятно, что практических случаев мы таких не знаем – мне неизвестны случаи, когда священник пошел и донес, и нарушил тайну исповеди. Да, он там увещевал человека или что-то еще, но суть не в этом! Суть в том, что перед рукоположением он подписывал эту бумагу! А в глазах образованного общества и доходило это и до карикатурных совершенно вещей. Доносчик – это самый страшный преступник! Подростки, дети фактически в кадетских корпусах накладывали на себя руки, если про них такое говорили – это было страшное оскорбление для чести! Иудин грех был непростителен для семинаристов! Если тебя в этом поймали, то жизнь твоя будет отравлена до конца учебы, и потом ты будешь служить вместе с выпускниками той же самой семинарии в той же самой епархии, а, как правило, все было очень локализовано в то время, и тебе это будут помнить до самой старости и смерти! А тут – представляете? – целое сословие! Да еще и носители Евангельской правды! Вот отсюда и было отчуждение. Мы этого сейчас не понимаем: почему?

Нет, было все, было и увлечение прогрессом, когда казалось, что вот-вот-вот, и все проблемы решит за нас наука! Мы будем путешествовать к центру земли и жить вечно, и так далее. Но к началу века это прошло. Была, правда, масса увлечений разного рода течениями, не связанными с Православной Церковью, но это, опять же, в образованном обществе. В народе беда другая: секты!

Например, в конце XIX-го, особенно в начале XX века было мощное движение чуриковцев. Был такой Иоанн Чуриков, поборник трезвости, который начинал действовать с благословения Церкви, церковных властей в Петербурге. Он организовывал мощное движение людей, которые торжественно давали обеты перед иконами в храме не пить, не брать и капли вина в рот, и так далее. Все это шло успешно, но потом он выступил с постулатом: «Тогда и не будем причащаться! Это же вино!» И вот здесь они впали в противоречие и, в общем, превратились в секту. Между прочим, они есть до сих пор! Это так называемая секта трезвенников. В Петербурге она распространена, и сейчас готовится к выходу огромный том материалов, связанных вот с этим Чуриковым.

Ну, все это для широких народных масс. В высших слоях общества – страшная эпоха, на самом деле. Эпоха Серебряного века у нас ассоциируется с чем-то таким утонченным. Но утонченность разная бывает. Тут – увлечения мистикой, увлечения оккультизмом. Ну, например, Валерий Брюсов «Огненный ангел». Кто читал эту повесть, знает: все там сконцентрировано: и этот дух декаданса, и упадничества, и культ смерти – все это ощущалось. И культ нездоровой мистики, конечно же, к Церкви не приводил людей, создавая некий свой особый утонченный разлагающийся мир в морально-нравственном плане. Были и разного рода пророки. Увы. Не избежали этого и царские палаты, как мы знаем, разные люди побывали в семье Государя, ведь и царские особы тоже были люди своего времени, тоже этим увлекались.

Из ярчайших примеров того времени – это, конечно, уже венец жизни святого праведного Иоанна Кронштадского, он скончался в 1908-ом году. В годы революции жестким образом поддерживал Правительство, самым жестким образом выступал против, многое видел. Сейчас выходит его дневник последних лет, там очень много страниц и горьких, и значимых. Подвижники – это Оптина Пустынь, Белобережский монастырь и скиты Троицкой Сергиевой Лавры, Зосимова пустынь в Арсаках нынешних. Передача духовного опыта от наставника к ученику. Ведь в Оптиной Пустыни выращивали старцев! – я думаю, что сейчас этого мы вообще понять не сможем, о чем тут идет речь. Но вот преподобного Нектария старец Анатолий вырастил! Его взяли с тем, чтобы он стал духовным наставником.

Елизавета Федоровна, святая преподобномученица Великая Княгиня. О ней известно много, добавлю лишь от себя, что организация ею общины сестер милосердия Марфо-Мариинской обители – это была попытка восстановить институт диаконис в Русской Церкви. Потому что тогда встал вопрос о роли женщины в Церкви, о женском служении. А мы знаем, что в апостольские времена были «вдовы», потом «диаконисы», которые выполняли свое служение, свою функцию и были причислены к клиру – их рукополагали, была хиротессия и хиротония диаконис, а старшая диакониса называлась пресвитидой, пресвитершей, старицей.

И вот об этом вспомнили. Но возникло несогласие, потому что церковные вопросы обсуждались в Государственной Думе, церковные вопросы обсуждались прессой, в том числе социалистической, не всегда доброжелательно настроенной к Церкви, все эти вопросы обсуждало все общество. Ну, и пришли к выводу, что не надо этого делать. И тогда Великая Княгиня Елизавета Федоровна учреждает эту самую Марфо-Мариинскую обитель, сестры в которой – не монахини, и не сестры милосердия по преимуществу. Они одеты в серые платья, похожие на монашеские, в апостольники, и у сестры второй степени посвящения имеется наперсный крест, как у священников. Это был деревянный резной крест с изображением Покрова Божией Матери и Марфы и Марии с обратной стороны.

Можно много рассказывать об этом периоде жизни нашей Церкви, но нас поджимает время. Хочу только резюмировать, это лично мое мнение, и я никому его не навязываю: то, что произошло в 17-ом году, было неизбежно для русского общества. Никакие марсиане сюда не прилетали – это органичным образом выросло из освободительного движения, которое было начато Радищевым, декабристами и так далее. Все к этому шло, и иначе быть не могло. Собственно говоря, я рассматриваю последовавший период как один из периодов нашей истории – он очень сложный, очень тяжелый! Но иначе просто быть не могло!

Спасибо за внимание!